Пизанская башня, история пьесы

Данная статья написана специально для журнала "Драма", издаваемого в Пекине. Статью на китайском языке можно прочитать здесь. Пьеса "Пизанская башня" также переведена на китайский и опубликована в журнале "Драма".

В Пекинском Национальном Театре 31 октября 2016 состоялась премьера спектакля по пьесе "Пизанская башня".

И рецензии из Китайской прессы (кликнув на газету вы откроете перевод рецензии на английский язык):

1 2

«Пизанская башня» - это пьеса, написанная под «наркозом». Так бы я определила для себя историю её сочинения - уникальная и не повторившаяся у меня ситуация.

Не помню, когда она написана, каким образом, как я её обдумывала. И какие побуждения, идеи сподвигли меня на её создание. В 1996 году в Москве состоялись сразу две премьеры по «Пизанской башне» и одновременно она была поставлена во многих театрах России. Но написана она была задолго до 1996 года.

События, которые описываются в пьесе, отношение героев к этим событиям, новые психологические черты в людях – все это свидетельствует, что пьеса не могла быть написана раннее 1990 года. Но пьеса не могла быть написана и позже 1992 года. Потому что к 1992 году процесс превращения «советского» человека в «нового русского» в том социальном слое, который описан в пьесе, в реальности был уже завершен. В героях «Пизанской башни» переплетаются в сложной схеме, как черты «совка», так и черты «нового русского».

Следовательно, пьеса, скорее всего, была написана между 1990 и 1992 годами.

Неправдоподобно как-то звучит, не так ли? Автор не может вспомнить, когда и как он написал собственную пьесу! Да ещё и такую популярную! Не лукавит ли автор? Объяснений несколько, и из них трудно выбрать главное. Первое, это был период перелома эпохи. И особенность этого периода была такова, что перелом проходил очевидно и заметно для всей страны и всего мира. Это редчайший случай в истории, когда нет революции, нет войны, а перелом эпохи заметен для всех. И я, как человек пишущий, всеми своими мыслями и всеми своими чувствами очень сильно переживала этот перелом. Второе, в стране появились трудности: безработица, бедность, элементарная нехватка еды, бандитизм и ещё много всякого. У меня была большая семья: муж, трое детей, младший брат. Я уже промолчу о шести кошках, которых тоже надо кормить, лечить, покупать им дорогой наполнитель для туалета. Ни я, ни муж в этот период практически не зарабатывали денег. Я с подругой решила открыть собственную фирму. И это решение, и подготовка отнимали у меня много душевных сил и времени. Потому что предпринимательство – это очевидно не моё занятие. Третье. Мой младший брат, сирота, который находился полностью на моей моральной и финансовой ответственности, начал болеть какой-то странной болезнью. У меня были дурные предчувствия, которые сильно мучили меня. Я хотела бы, чтобы он обследовался у врачей, а медицина тоже внезапно стала платной. Если забежать вперед, то, к сожалению, предчувствия не обманули меня; у брата оказался рассеянный склероз. Слава Богу, что он до сих пор жив, но он уже никогда не выздоровеет. Четвертое, для меня никогда не было чего-то особенного или удивительного в том, что я всё время пишу. Сколько я себя помню, в любых бытовых условиях я писала всегда и везде. Иногда строчку в день, иногда страницу, иногда довольно много страниц. В нашем трудном быту бывало, записи терялись. И я забывала про них. Но история с «Пизанской башней» даже для моего образа жизни, и даже учитывая все обстоятельства описанные выше, все-таки достаточно уникальна. И только поэтому я осмелилась предложить её вниманию уважаемой публики. Я писала (а это для меня такой же инстинкт, как, например, для кошки умываться) и я написала пьесу до конца. Я написала её от руки на стандартных листах бумаги. Свернула эти листки в трубочку, перетянула эту трубочку резинкой (такой, которой перетягивают пачки денежных купюр) и убрала в «укромное» место.

После этого я немедленно забыла про эту пьесу.

Прошло какое-то время, не помню сколько именно, но предполагаю, что не меньше лет трёх, четырёх. Жизнь шла. Именно та жизнь, которую иногда называют борьбой. Но трудности преодолевались. И хотя оставалось очень сильное напряжение всех сил, всё-таки, всё как-то налаживалось, а не усугублялось. Я смогла закрыть фирму которая отнимала у меня много нервов и энергии, тем более предпринимательство в девяностые было рискованным для жизни. И тем не менее, я вспоминаю эту фирму, которая кстати называлось «Шекспир», с теплым чувством. Она обеспечила нашей семье выживание и здоровье. И каждый член семьи, время от времени, участвовал в её деятельности. Но с 1994 года мои пьесы внезапно и разом пошли во многих театрах России. И это стало приносить ощутимый доход. И я занялась только театром.

И на фоне всего этого позитива наша семья решила наконец-то сделать дома ремонт. Начали, условно говоря, с гостиной, а точнее просто с общей комнаты, потому что, конечно, никакой настоящей гостиной у нас в квартире не было. Это была комната, где стояли диван, телевизор и огромный старинный буфет, которому не меньше двухсот лет. Мы стали разбирать этот огромный буфет, чтобы вынести его из комнаты. И из-за него выпала трубка из свернутых бумаг перевязанных резинкой. Я была тогда уставшая, вечно занятая, и этим бумагам очень повезло, что я не выбросила их сразу в общую кучу мусора, а решила всё-таки взглянуть, что же там.

Я развернула и стала просматривать. И увидела что это пьеса, без названия, написанная моим почерком. Несомненно, это могла быть только моя пьеса. Но я ни слова не помнила из этой пьесы. Итак, я сидела на корточках, читала свою пьесу как чужую и не могла оторваться. Я всегда была уверена в одном: если мне, более или менее образованному и начитанному человеку, любознательному и довольно разумному, что-то очень интересно, то наверняка это будет интересно и ещё каким-то людям.

А пьеса показалась мне интересной. Она ставила жизненно важные вопросы. Те вопросы, которые вдруг стали актуальными для огромных масс людей именно в эту эпоху, которую у нас называют перестроечной. Почему так прочен и так признан институт брака? Почему люди, которые живут в браке гораздо хуже, чем если бы они жили одни, все-таки этим браком дорожат? Почему мужчина живет с женщиной, которую он не любит, не уважает и рядом с которой он деградирует как личность, всё-таки с отчаянием цепляется за любую возможность, готов на унижение и компромиссы, чтобы этот брак сохранить? И бунтует только тогда, когда женщина отказывает ему вправе считать себя мужчиной. Почему мужчина, способный тонко чувствовать, жертвует своей любовью ради женщины, которую не любит?

Почему женщина, готовая на любые унижения и жертвы ради того чтобы быть замужем, упрекает мужчину в том, что он смеет её не любить, и что ведет себя не по-рыцарски (хотя очевидно, что он никогда не был, не является и не будет рыцарем; это совершенно другой тип). Почему женщина, которая стала так плохо жить в родной ей России и которая искренне и свято верит, что жизнь в Италии – это рай, и что все мужчины итальянцы это практически ангелы, отказывается уехать жить в прекрасную Италию, выйти замуж за «ангела» и стать владелицей собственного замка?

Всеми этими вопросами мои соотечественники не задавались до девяностых годов прошлого века. По крайне мере не задавались в таком массовом порядке.

Может быть поэтому в любом зале при любом качестве поставленного спектакля пьеса находит такой отклик у зрителя. Зрители смеются, плачут, что-то восклицают, аплодируют в середине спектакля, иногда, вдруг, наступает глубокая тишина, полная внимания и даже какого-то трепета. Трепета перед важностью в их жизни поставленных в пьесе вопросов.

Я быстро отредактировала эту пьесу, легко придумала название «Пизанская башня» и показала пьесу главному режиссеру театру имени Станиславского (Москва), Виталию Яковлевичу Ланскому. Он уже поставил в этом театре мою пьесу «При чужих свечах» и она шла с успехом. Виталий Яковлевич, буквально в тот же день решил, что он будет ставить «Пизанскую башню». Так началась счастливая театральная история этой пьесы.

Напоследок расскажу анекдот, связанный с этой пьесой. На премьере «Пизанской башни» в театре имени Станиславского, в зрительном зале я оказалась по соседству с одной известной молодой театральной дамой, которая пришла в театр со своей дочерью, пятнадцати-семнадцати лет. После окончания спектакля обе стояли, восторженно аплодировали, переглядывались и смеялись и дочь несколько раз воскликнула : «Как жаль, что папа не смог пойти, как жаль, что он не посмотрел спектакль!». И внезапно мать рассердилась и прикрикнула на неё: «Не смей критиковать отца!»